построенная на любви, других мотивов нет и быть не может. Муж рассказывает: «Мы ведь любим… У нее нет …расчетов. Мы живем просто, хорошо… Она работает, я работаю. Мы делим все: и труд и жизнь. И мы ничего не ищем»[491]. Суд затеян, чтобы показать «истинное» лицо отрицательного героя и обязать его платить алименты в наказание за «несоветское поведение».
Выход из всех семейных проблем марксистские феминистки и журналисты женских изданий видели в развитии сферы общественного питания и бытового обслуживания, в увеличении количества яслей и детских садов. И. Ф. Арманд назвала в 1919 г. домашнее хозяйство одним «из звеньев цепи, сковывающее работниц»[492]. Множество публикаций на темы быта показывали примеры нового уклада и критиковали недостатки в этой сфере. Звучные заголовки «Революция быта»[493], «Берем Перекоп быта»[494], «Старый быт надо бить»[495] полны риторики революционной эпохи, как и вообще публикации на эту тему. Пресса предлагала простые решения проблемы быта:
Хожу с мужем я в столовку,
Дела стали хороши,
Полетели теперь к черту
И ухваты, и горшки[496].
Что-то милый мой сопит?
(Аль пирог не нравится?)
Мы пойдем с тобой в Нарпит,
Чем у печки жариться[497].
Пример заботы советской власти о рабочих и нового уклада описан в юмористическом рассказе «Как тетка Авдотья в трусах ходила»[498]. Цикл рассказов про тетку Авдотью с иллюстрациями публиковался в 1925 г. на последней полосе «Работницы». Ситуации, в которые попадает героиня или ее муж, как правило, комические, однако подтекст у них вполне серьезный – героиня приспосабливается к новым условиям жизни. Работница Авдотья рассказывает подружке, как ездила в дом отдыха им. тов. Ленина по путевке завода. Авдотья пошла за бельем, а «няня» ее спрашивает, возьмет ли она «трусики». «Я думала, трусики это – что кролики, да и говорю: Нет, не надо, куда мне их!» Утром выяснилось, что «трусики – штаны попросту». Утром тетка Авдотья увидела, что все женщины «превратились в мужчин. Взяли, да все в трусы-то эти и нарядились…». Героиня называет это «наваждением бесовским», однако оказалось, что в столовой все женщины также были «в штанах, как мужики». Авдотье понравилась новая одежда: «Хожу…Легко, хорошо», однако дальше с ней произошел конфуз. В уборной «сняла трусы-то эти, а надеть-то никак и не надену. Тесемочка-то, значит, выдернулась у меня, трусы-то растопырились как аэроплан. Ну, думаю, улечу с ними. Прощай, завод и прощайте, мои родные!». Больше Авдотья трусы не надевала.
В этом юмористическом рассказе интересен как социокультурный аспект, так и реальные детали процесса внедрения новых реалий в быт. В доме отдыха работницу «приучают» к новому распорядку дня: белье выдают, на зарядку заставляют идти, кормят «правильно» и создают условия для «отдыха». По сути, взрослые люди должны были отдыхать так, как это рекомендовано детям: кормление по часам, сон в общей «палате», зарядка и т. д. Такой отдых был редкостью, условия жизни в домах отдыха были гораздо лучше, чем в рабочих общежитиях. Не удивительно, что заметки о таком отдыхе помещались регулярно, с конкретными примерами. Они должны были проиллюстрировать передовые статьи, в которых говорилось о «заботе» государства о пролетариате, рисовались картины будущей светлой жизни, когда такой отдых будет доступен для всех. В этом рассказе просматривается и насаждаемый патернализм власти, и мелочная регламентация бытовой жизни. При этом в обычной повседневной жизни стандарты «нового быта» были недоступны для подавляющего большинства населения.
Еще один пример из серии юмористических рассказов про тетку Авдотью[499]. Мужика спрашивает сосед, почему он с утра с лопатой. Тот отвечает, что жена послала его делать «площадку для физхалтуры». После дома отдыха тетка Авдотья «с ума сошла, будто белены объелась». Она делает мужу замечания: «все не так: то руки, вишь, у меня грязные, то от ног потом воняет». Утром она делает зарядку, которую муж описывает так:
«и как начнет ломаться, руки задирать, мне ажно жалко ее становится. А то принесет воды холодной и пойдет притирания делать». Муж ее называет «дурой», но отмечает, что «баба изменилась: сутулая была, как корыто, а теперь-то прямая, как шест. И усталь ее не берет…лучше молодайки стала». Оказалось, что Авдотья сшила из сатина «штаны коротенькие! Трусы, значит, и себе и мне» – для занятий физкультурой. Муж называет это «похабщиной», а жену – «спятившей с ума» и «потерявшей совесть». Авдотья «бывало, совестилась рукавов коротких на кофте. А тут трусики коротенькие наденет, ляшки-то голые все наружу. Ну, одним словом, срамота!». Однако при всех возражениях муж идет делать площадку для физкультуры, а сосед боится, что и его жену «научат» такому же в доме отдыха. «Погибель, видно, наша пришла. Ну и бабочки стали!» – так заканчивается этот рассказ.
Прообразом нового, социалистического уклада можно считать дома-коммуны, которые строились в конце 1920-х гг. Обсуждение плана городов будущего велось специалистами, а в женской печати никаких дискуссий на эту тему не было. В отдельных, достаточно редких публикациях рисовалась новая, сказочная жизнь. План нового быта привязывался к индустриализации и коллективизации: должны были вырасти города при промышленных гигантах и агрогорода. Основополагающим считался принцип обобществленного быта, «опыта ни внутри нашей страны, ни во всей мировой истории»[500] не имелось – и это написано после активной пропаганды общественных столовых и детских садов на протяжении всего периода с 1917 г. Основные идеи таковы: жилые помещения должны быть предназначены только для сна. Вопрос, общежития это будут или предусмотрят также помещения для семей, назван спорным. Детей планировали помещать в детский сад на время работы и отдыха матери или вообще селить в отдельные помещения. Бани не предусмотрены, вместо них – душевые. При домах-коммунах предполагалось открыть клубы, библиотеки, солярии, бассейны и т. п. Прачечные, столовые, гладильные должны оборудовать по последнему слову техники. Вопрос о магазинах оставался спорным, так как обсуждалась идея «полной социализации заработной платы». Жителей таких городов планировали отбирать, не допуская больных хроническими болезнями. Образцовые дома-коммуны[501] на 1,5 тыс. человек были построены в Москве в 1929 г.: светлые помещения отделаны мрамором и кафелем, столовая для всех жильцов, клуб и т. д.
Коммунистический идеал воплощался не только в планах архитекторов. Особый смысл вкладывался в идею превратить семейное пространство из личного в общественное, изменить формат семьи. Очерк о «бытовой коммуне» комсомольцев завода АМО[502] посвящен подробному описанию «нового уклада», который противопоставлен старому: «плесени хибарок» и «угарному, хмельному быту». Комсомольцы решили «не щи, а жизнь сделать общей». В общую копилку сдают
